Бодхисаттва. Китайская сказка о любви - Мэй Фэн

– Шэнли, ты напугал меня!

– Привет, извини. Увлеклась китайской культурой?

– Готовлюсь к творческому конкурсу.

– Правда? А почему ты мне не позвонила? Когда у вас конкурс?

– Через две недели.

– Давай я помогу тебе подготовиться, раз уж ты, как я вижу, решила рисовать.

– Было бы чудесно, но ты и так занят, наверное.

– Время найдется. Завтра вечером ты свободна?

Я быстро соображала, когда пары у моего любимого преподавателя по литературе:

– Да, завтра могу.

– Хорошо, полседьмого я заеду за тобой. Встретимся у входа в общежитие.

– Спасибо тебе.

– Тогда до завтра, я на восток, в велоремонт, что-то с цепочкой.

– До завтра, – отозвалась я, обрадованная неожиданной помощью и изумившаяся юмору Судьбы, так часто сталкивающей меня с этим мальчиком на улочках нашего университета.

Вот-вот. И я про то же.

С того дня Шэнли стал забирать меня от общежития на своем велосипеде. Вначале я боялась, потому что у меня психологическая травма после поездок с Олесей, которая то и дело кричала, независимо от того за рулем она или на багажнике.

Это точно! Когда они с Олесей вместе ездили на велосипеде, я чуть не поседел от переживаний.

Но с ним было нисколько не страшно. Едешь, смотришь по сторонам на разглядывающих тебя китайцев, а Шэнли впереди рассказывает что-то о своей родной стране. Однажды, когда мы ехали на велосипеде, по университетскому радио заиграла популярная в то время песня. Я подхватила мелодию и начала подпевать. Шэнли признался, что ему тоже нравится эта песня, а его девушке – нет.

Веселый! Так у него есть подруга, а он приводит домой другую девушку для занятий живописью! Ей следовало уже тогда серьезно задуматься, не будь она такой легкомысленной.

Шэнли жил не в общежитии, а снимал комнатушку, чтобы ночью писать иероглифы или вырезать из камня. Комната была маленькая, а с соседями можно было переговариваться через стенку, потому что под потолком светлела дырка, то есть от соседей отделяла не стена, а просто картонное преграждение. Это была комната настоящего человека искусства. Бардак ужасный: весь пол завален работами с каллиграфией, на столе – судя по виду, вчерашние макароны, камни для резьбы, книжки по каллиграфии, тушечницы, кисточки. Маленькие размеры комнаты компенсировались двумя огромными окнами с чудесным видом на дорогу, освещенную теплым светом фонарей.

Здесь всегда пахло тушью. Я обожала этот запах и иногда просто так нюхала тушь, чтобы вспомнить его дом, и даже боялась, что когда-нибудь, не удержусь, и выпью эту черную густую жидкость. Шэнли как-то показал мне натуральную тушь: дорогую, твердую, без химических красителей. Хотел даже ее подарить, но я не взяла – слишком дорогой подарок – целых восемьдесят юаней. Отказываясь, я сказала, что боюсь, если она будет у меня, я непременно ее съем, так как очень люблю этот запах.

Хотя Шэнли, действительно, был хорошим преподавателем, не только помогал мне, но и давал частные уроки поступающим, через несколько дней, я решила, что все же буду танцевать на конкурсе. Мне очень полюбились наши вечерние уроки, и я не стала говорить своему преподавателю о том, что уже выучила танец и даже нашла костюм, уверяя его, что на конкурсе буду рисовать хризантемы.

Видите, это ключевой момент – плохие мысли завелись в ее голове. Она привязалась, дело даже не в том, что в ее гороскопе, как потом ей скажет старый китаец, «много земли, и нужно учиться отпускать». Дело в том, что на тот момент ее знаний было недостаточно. Хотя я всеми силами старался спрятать ее здесь, далеко от большого мира, за могущественной горой Тайшань, недалеко от сильной энергии Желтого моря, но где люди – там и страсти. Глупо было бы давить на нее, когда сам вложил недостаточно труда.

Со временем я заметила, что веселый мой преподаватель только с виду, и у него свои тревоги и переживания, связанные, как это чаще всего бывает в таком возрасте, с дамой сердца: «Родители ее не знают, что мы встречаемся, – как-то разоткровенничался он со мной, – если бы знали, то заставили бы нас расстаться. В Китае это обычная история. Возможно, причина в том, что мы из разных мест. Для русских это недалеко, но для китайцев это расстояние считается приличным. К тому же, она сказала, что не выйдет за меня, пока я не обзаведусь квартирой, машиной и стабильной работой. Терпеть лишения и страдать, как мы говорим „чши ку“ – „кушать горькое“, ей не по плечу. Вместе вставать на ноги и зарабатывать она не согласна».

По его расчетам, они смогли бы пожениться через семь лет, после того, как он поступит в аспирантуру, докторантуру, заработает. Его родители были простыми китайскими работягами – устраивались на работу то тут, то там, чтобы было на что жить, брат и сестра в университет не поступили, поэтому тоже работали, и все надежды семьи возлагались на Шэнли, а он решил посвятить свою жизнь каллиграфии – не самое прибыльное дело, даже в Китае. Слушая его, я отчетливо понимала, что его планы не так уж и реалистичны.

«Кроме того, моя подруга считает меня некрасивым, да и рост у меня не особо высокий. Я теперь изучаю, чем нужно питаться, чтобы подрасти». Рассуждения моего учителя и, конечно, его вредной подруги, мне казались до невозможности инфантильными.

В тот вечер я убеждала его, что у них обязательно все будет хорошо. Но, вернувшись домой, легла спать и расплакалась, стыдно сказать, от зависти. Я почувствовала себя одинокой. Они были вдвоем, строили планы, думали, как справляться с предстоящими трудностями.

***

С тех пор спокойствие, необходимое для занятий чуть ли не любым видом китайского искусства, покинуло меня, мысли роились и рассыпались, перепутываясь между собой: «На полу разбросаны листки с каллиграфией, на столе печати, маленькие ножички, куски камня, тушечница, книги по каллиграфии, одна про любовь, библейские рассказы, сигареты, зажигалка – значит курит. Интересно, когда начал? О многом так хочется спросить, не выходя при этом за рамки. А то, что он думает, это и совсем загадка. Только однажды попросил меня не уезжать из Китая. Неужели искренне?».

Шэнли просил меня остаться, потому что я не принадлежала этому университету, городу, стране, цивилизации, и неизбежно должна была вернуться к себе на родину, вопрос был лишь в том, рано или поздно это произойдет. Так, мы не владели ничем: ни прошлым, ни будущим, в нашей власти оставался только настоящий момент, убегающий, подобно песку, струящемуся меж пальцев.

Когда мы рисовали, я почти не видела его лица, только руки с кисточкой, поправляющие разводы на моих пионах. Его ладонь была большой, и казалось, что ей можно зачерпнуть луну, отражающуюся в воде реки Ихэ. Он держал кисть так уверенно и твердо, что линия едва ли могла дрогнуть, звенела натянутой струной, извивалась гремучей змеей, бежала черной рекой, также как лилась черной рекой моя тоска. «Спасайте всех, помогая перебраться на другой берег» – как написано в одном буддийском трактате. Мне не перебраться. Полные легкие черной воды. Мне казалось, что черный запах разливается по мне, от запаха становится черной кровь, черные вены, разветвляясь и крутясь, плетут свои причудливые черные узоры. Тогда же я написала свое первое стихотворение:

Черной тушью разольетсяБез тебя моя печаль,Тонкой линией несетсяВ ускользающую даль.

Гибкой змейкой с черной кожейПо снегам моих листов,Темной вязью непохожейНа понятность твоих слов.

Черный, черный, снова черный,Цвет небес, глубин, зимы,Цвет Вселенной непокорный,Где нет света и нет тьмы.

Я была благодарна небесам: у меня никогда не было такого друга: понимающего, внимательного. Как бисер в руках я перебирала те моменты, когда мы были вместе, дирижировали кисточками по белым листам. Его кисть была пропитана черной тушью, моя – нежно-алым цветом пышных пионов.

– Ты рано просыпаешь в воскресенье? – спросил как-то Шэнли.

– Да, я мало сплю в последнее время. Поздно ложусь и рано встаю.

– Пойдем со мной в церковь. Я заеду за тобой в полдевятого, идет?

– Я знала, что ты верующий. Видела книгу с библейскими рассказами на подоконнике. Но не догадывалась, что здесь есть церковь.

– Вот завтра и посмотришь.

– Договорились.

– Моя мама стала верить, а я вслед за ней. До шестнадцати лет я был очень слабым, постоянно болел, никто не мог нам помочь. Мама совсем было отчаялась, но однажды ей приснился сон: какой-то старец сообщил моей матери, что необходимо отвезти меня в Пекин, в главную больницу, там есть врач, который поможет мне. Мама так и сделала, во что только не начинаешь верить, когда за спиной у тебя стоит отчаяние. Мы, действительно, нашли этого врача, и он вылечил меня. Я стал поправляться на глазах, и теперь, как видишь, сильнее всех своих друзей. Моя болезнь принесла веру в наш дом. Хотя родители все же не так часто ходят в церковь.